Я не заметил, как открылась дверца и в кабину поднялся обер-лейтенант. Он не стал ругать меня, рядового солдата.
«Извините!» — я протянул ему разговорник. Он молча взял его, положил в ящичек перед смотровым стеклом и ухмыльнувшись, сказал: «Можешь читать в свободное время. Иностранные языки, а особенно русский, знать никогда не лишне».
По солдатскому телеграфу распространялись слухи: обстановка на границе с русскими усложняется. Скоро меня перевели в другую часть, и вместо амуниции и продуктов я теперь перевозил по ночам солдат ближе к восточной границе Польши. А оттуда уже близко до-советской земли.
В этот момент теплоход качнуло и на палубу полетели пивные бутылки, стоявшие на соседней тумбочке.
— Что случилось? Мы не тонем? — пошутил «ученик».
Крен выровнялся, Мюллер продолжил:
— До начала 1943 года я служил на территории оккупированной вермахтом Белоруссии. Видел, как жестоко расправлялись власти с населением, покорить которое оказалось невозможным. Нервы у всех были напряжены. Мы постоянно боялись партизан, пули из-за угла, взрывов и поджогов штабов, казарм. Я мечтал поскорее убраться из опасных мест.
И мне повезло! Пришел приказ отозвать в Германию всех, кто владел французским языком. Мне завидовали.
Но во Францию Мюллер не попал. Его направили в лагерь под Мюнхеном, где содержались военнопленные французы.
— После Восточного фронта мы жили как в раю. Да и семья была под боком, в Мюнхене. А еще через год лагерное начальство предложило желающим изучать русский язык поступить на специальные курсы.
Я первым подал заявление. Меня отговаривали, но на курсы я все же поступил. Два раза в неделю вечером ездил в Мюнхен. Для чего нас готовили, мы не знали. Поговаривали, что для организации «вервольфов», по вашему «оборотней». Командование имело в виду перенять опыт широкого партизанского движения в непокоренной России, но, как показали дальнейшие события, из этого ничего не вышло.
Отто помолчал, задумавшись, потом снова заговорил:
— А почему не вышло? Жители очень быстро поняли гуманность русских. У походных армейских кухонь толпились голодные и запуганные дети, женщины, старики. Раненым, попавшем в плен, всегда оказывалась медицинская хильфе... помощь. Люди устали от войны. «Вервольфы» никому не были нужны.
Как-то Мюллер сказал, что встретил на судне одного человека, который находился в плену в России. Но он не очень прилично говорит по-русски.
— Недостаточно хорошо?
Отто замялся:
— Тот человек употребляет часто-материнские слова. Но он добрый и умный человек.
Вскоре и я познакомился с Фрицем Крюгером: мы оказались рядом в экскурсионном автобусе. Он поинтересовался, где я изучал немецкий. Тут же сам блеснул своими знаниями русского, употребив несколько крепких словечек, которые Отто Мюллер ласково назвал «материнскими».
— Извините! Я знаю, что это неприличные слова, но они были очень в ходу среди военнопленных, — сказал новый знакомый. — Я попал в плен под Одесса. Узнав, что ваш теплоход заходит Одесса, решил фарен... плавать на нем.
Крюгер разволновался от воспоминаний, с трудом подбирал русские слова, все чаще перескакивал на немецкий. Больше всего его поразило, что гражданское население жалело пленных.
— Старушки со скорбью глядели на нас и, улучив минутку, пока конвоир курил, совали в руки нам брот, картофель, щепотка табак, газеты для цигарок. Какие великодушные человеки русские!
Приехав сейчас Одесса, я шпацирте... прогуливался по штрассен и не узнавал город. Как хорошо, что при отступлении мы, варвары, не сумели взорвать замечательный оперный театр! А ведь приказ такой был, черт побери!
Я еще не раз беседовал с «одесским Фрицем», как он сам себя называл. И каждый раз Крюгер вспоминал о жизни в плену.
— Из-под Одесса нас через полгода перевезли в другой город, на Волгу. Играйте бесплатно Плей Фортуна официальное казино